Последние сообщения

Девушек, коих здесь мало (если по головам только считать), но все же есть, всех со праздником!!!! Пусть-же таки жисть ваша будет наиболее красочной, здравой, и радостной! И пусть не затмит её яркость нашего в ней же существования! Ибо же без вас, таковых, нам, сирым и блёклым ну вот же совсем ведь никак… С праздником вас, милые барышни!!!

Резюме:       
       Боров-хорёк – быко-хряк обыкновенный, сельский, обыденный, в некоторых местах сомнительный, скромный,  гиперчувствителен к чувствам голода, холода, юмора и прекрасного. По части прекрасного пола разборчив, по части отсутствующего пола, а также и измененного, низменного не толерантен, быкует, ругается и ажно копытом бьёт.
Роста, веса, возраста, небритости и умственных способностей средних. Внешне чертовски привлекателен, особенно же изящно хорош изнутри. На ощупь тёплый. В отношениях гладкий (не скользкий), однако и не без шероховатостей, к еде неприхотлив. С руки ест, в руки идёт, к лотку приучен. При поглаживании за холкой радуется и похрюкивает.
Недостатки: Пожалуй, что завистлив немного, - отчаянно, - говорит, - жене собственной я душевно завидую,  - до того ж и повезло же с замужеством девушке.
В общем – советую.

Есть такое выражение - "Пути Господни неисповедимы", т.е. есть многое, нам недоступное, нечто большее нежели мы можем даже представить себе. Так обыкновенный какой ни будь, незаурядный, навроде меня адепт, плохо шарящий в, например, школьной физике, возьмет как-то да и откроет закон Относительности... Тем она и  хороша, эта жисть наша. И еще раз подтверждает утверждение, что не надобно судить. - Не судите вы и да не судимыми будете (так где-то). Ибо ж не дано нам знать когда что и где пригодится. Так в фольклоре любом - не ешь меня, типо братец Иванушка, или Иван, мол, дурак... - я же тебе есчо пригожусь... Или такое где-то того же, туда... или иной раз не ждешь откуда, а оно возьми да и прилети оттель именно.
А что помню, так это дело не хитрое, то не моё (талант наверное), но данное мне, временно, и незаслуженно... Хотя давшему видней, видимо. - Так думаю. Рад, что кому-то да и понравилось. Знамо не зря тыкал пальцами. - Всем добра!

!!!  Классно передал атмосферу. Заскучал по тем временам.
 
Кольцов неужели ты на самом деле помнишь номера комнат?
А это в комнате у Зайца и Пети было как раз, в триста одиннадцатой, а толи в триста девятой, в шестёрке.***

Я не помню ни по 5-ой ни по 7-ой общаге.

Спасибо, Дмитрий Александрович

3
Ну, посидели, попраздновали, повспоминали… Еще попраздновали и посидели. Пошли за подробностями. Толи нашли того Диму, а толи и сам он к нам пришел и нашелся. Нормальные они тоже парни были, из Ашхабада они. Сам-то Дима – ровесник наш, вроде бы с ФАРЭО*** был. За брата же его знать ничего так и не знаю я.
ФАРЭО*** - факультет авиационного и радиоэлектронного оборудования.
Как и положено, и по серьезному чтобы всё, пошел Комбат один с ним разговор разговаривать. – Драка нужна, - так ему наш Комбат говорит. Очень нужна, или не получается, не укладывается…  ну не должно же так быть, чтобы разбита морда лица была всмятку, а драки не было. А Дима ему, да хочешь если – меня ты бей, и вот он я… - Говорю же, - он вполне нормальный пацан был, нормальный парень, и говорить нечего. - Не, - говорит Комбат на это его «бей меня», - бить мне тебя несподручно совсем, не честно это, и это не будет есть правильно… А только драка нужна. Посему ты, вместе с братом с твоим, или еще пожалуй лучшей еще кого ни будь прихватите, но чтоб только те драться умели бы, двух-троих каких ни будь… парней в общем нормальных. А то ж я ж не садист, но мне просто очень эта драка нужна. И в пятнадцать часов, в этом здесь нашем в спортзале «игра», а то есть встреча во рукопашную. Всё честно только, без зрителей, и все по-хорошему. Форма одежды спортивная, лёгкая, лучше чтоб выкинуть не жаль было потом, обувь удобная, разминка там, ну в общем, чтоб все чин-чинарём, ну и достойно чтоб.
Взял Комбат у меня ключ от зала. Я же вторым был, сразу же после Михалыча по этой же части, и ключ у меня был тоже свой, собственный. А сам зал располагался практически напротив «сверчка», в том же цоколе нашего же общежития.
В общем пришли они, но сколь их там было, как и чего, про это не знает никто акромя них самих. Неудовлетворенным пришел потом наш Комбат, сожалел, что драться толком не умел из них почти никто. А бить их, не умеющих драться у него совсем никакого и не было умысла. Драки он жаждал, а не избиения.
Правда «стеклях» они притащили, как и договаривались, и на том, собственно и пришлось всем нам успокоиться. Да мы-то и так были почти все спокойными. Но, приняв успокоителя успокоились и еще более. Продолжилось наше долгоиграющее празднование, а билеты стеклянные те, оченно даже нам кстати пришлись. И на том, кстати, и отдельное им спасибо всем. Включая, однако, и самого Фиса, таки, получается, что поучаствовавшего-таки в нашем том празднике

П.С. Уже ближе к времени обеденному выяснилось, что картоху нашу в мундирах так и не удосужился никто подсолить. И это получается, что еще аж с прошлого года стоямши она несолёная. А еще чуть попозжа обнаружилось, что и газ под казаном тоже забыл кто-то включить даже, не то чтобы выключить. Потому блюдо праздничное осталось не съеденным в разгар праздника – и чем же это не отдельная радость была всем нам, там собравшимся.

18,02,23

2
Как лично я там оказался я очень точно не помню уже. Помню темно там всегда было, и здорово, и музыку помню… и еще весело.  И хорошо так это… А там у дискотечников коморочка-то отдельная их очень маленькая, тесненькая такая… была… И вот, гляжу уже Комбата несут… и чуть ли не вперед ногами, и как будто бы неживого почти… И что не стыкуется во голове у меня – суета какая-то, нездоровая, подозрительная, - что и еще более не стыкуется. – Вау! - что за диво, - думаю, дивное... – Ну и дела!…. Иду туда, видимо. И вот, среди движения этого, Михалыч наш** проявляется, не то возвышается. А он высокий такой, здоровяк, и он каким-то товарищем маловнятным в вытянутой над собою руке так это маленько размахивает, не то бережно, не то и наоборот совсем, очень небрежно так.
** Михалыч наш – то наш Серега Михайлов, большой спортсмен номер один среди нас по части железа, не культурист (ибо тогда такого средь нас практически не было… видать из-за нехватки пищи культуристической, а химией мы еще не злоупотребляли тогда). Он же Маталлычем был из-за этого, и командиром четвертой группы, но уже по другим соображениям.
А тут товарищи, много их, и тоже с теми же чувствами, очень не нежными. – Ярко желают они этого типа предать скоропостижной анафеме, и самосуд учинить, не то уничтожить просто его же или безжалостно. Но, Михалыч типа этого им из волосатой и крепкой руки своей не отдает, не выпускает его он. Он слегка так, чтобы видать не повредить стены общажные, и чтобы не замарать их, аккуратненько бьёт этим товарищем то тут то там в разных местах. И все это поверх голов происходит собравшихся. И он его где-то в районе груди того и живота железною хваткой пальцев своих так это неделикатно придерживает. Но, в руки этих собравшихся выпускать того невнятного хлюпика не спешит он. – Толи он думал тогда, - так мне тогда подумалось, - что ли просто голову тому взять, да и оторвать на всякий случай? А толи оторвать из него только руки и ноги, а уже опосля отдать иным воинственным страждущим? Далее я засмущавшимся стал, а толи Комбата пошел сопровождать и тут где-то память взяла моя да и маху дала, или говоря проще выключилась, не то дуба врезала. А не то просто-таки перегрелась она и такого тока нагрузки не сдюжила.
 Ага… А теперь, значится, вота чего. Это включается уже память во мне, потихонечку. И… (тут многоточие, - медленно она включается, прогревается видимо). …И вот он тебе, знакомейший мне пиджачочек, ога - серенький. Ба(!), да это же мой, аккурат, пиджачишко, ну да - всё так и есть… И это ж Комбат тут же прям, рядышком… В пиджачке. – Тоже точно. И все так хорошо, всё мирно так, тихо спокойненько… Ночь на дворе. Только вот свёклы много. - Количество свеклы этой совершенно недопустимое, непотребное. Ну, да – свеклы очень много, пожалуй, что на много больше обычного.
- Да что же ты будешь делать-то, а? – так я думаю. – Куда её… тут… Навалили-то столько?!… Свеклы этой, мать бы её… - кругом свекла…. - Ан, нет, тут вона же не только свекла… - Тут вона, гляди-ка же ты, тут и колбаска встречается… иногда… горошек зелененький попадается… И еще чего-то, и много всего, и даже оно это всё вполне себе очень съедобное. – Пробую на зуб. – Вкусно! – оказывается. Ну, да… Нормально так вкусно. Только со свеклой как-то это, не очень привычно. Ну, и Комбат тут-же, тоже уже ворочается. Вместе со свеклой. И в свёкле весь. И свеклу эту по пиджачку моему дальше размазывает.
А это оказывается мы под столом с ним оказавшиеся. И оба лежим тама, значится. Нас туда, видать по всему, вместе с ним заскладировали… Это значит прибрали бережно. Ну, это чтобы мы промеж ног у людей не мешались бы. И мы так и сделали с ним… по всей видимости. И мы никому не мешалися. А стол-то у Пети с Зайцем не простым же ведь был. А это в комнате у Зайца и Пети было как раз, в триста одиннадцатой, а толи в триста девятой, в шестёрке.***
***Шестёрка – шестой гуртожиток (общежитие) Киевского, ордена трудового красного знамени Института Инженеров Гражданской Авиации, имени шестидесятилетия образования СССР, вот это что.
А он был как стол в железнодорожном вагоне, в купе – одной стороной своей он петлями был прикреплен к подоконнику, вполне надежно. Другая же сторона опиралась на деревяшечку, на упор. – Очень удобно. И в нормальной-то, в мирной жизни простоял бы стол этот лет эдак с сто, или никак не меньше, и ведь же стоял же ведь он… Но, тут его, видимо, кто-то из нас задел слегка и во сне… и по чистейшей случайности, и по его ноге-опоре этой. А на столе-то яства томились немыслимые. Это огромная часть разных блюд-разносолов из «Сверчка». Да, это они сразу же после трагедии в стиле «Шекспир» прямиком сюда, значится и перебравшихся. Толи в честь поздравления нас, а толи в счет отступных за случившееся. Точней уже и не помню. Помню только, что было весело, т.е. обычно, вкусно. То есть обычные, как и всегда приключения. Со свеклой все же, пожалуй, перебор был. Ну, да определенно со свеклой переборщили, а так – всё хорошо, и вкусно очень.
Ага, зашевелился Комбат, и просыпается. Оба красные, в свёкле мы, и множестве иных разных блюдах, т.е. украшенные, оба вкусные и красивые. Правда нос у него не красив очень. – Очень разбит этот нос у него. Поднимаемся, мы ж на полу спали, под столом этим, под необычным и импровизированным... Ба, да тут еще и на подоконниках полные подоконники разных закусок и вкусностей, - красота! Нет, - красотища же!
Но, Комбата одно интересует – кто, чего, как и когда все это сделал с ним?, не с салатами.  А именно же надругался над ним… - Он не помнит. Ну, и я тож не особенно.
А дело так было. – Присели они это в тесной коморочке у дискотечников, парни наши, что к Фису пришли. И поздравить его чтобы с праздником. Фис там дискотечит, а тут, значится, праздник на котором он так желал быть, празднуется. Он снизошел до него в нашем лице, в лице бойцов праздничном. Моего то лица там вроде бы как и не было, а толи и было оно там, - не помню я где было тогда моё лицо, праздничное, но вот почему-то не помнящее. Ага, сидят ребята, а тесно же там. Ну, и празднуют, веселятся, и шутки юмора шутят. А тут дрыщ какой-то, словно бы из езды да на лыжах (говоря образно), или как с горы хек (говоря утрированно) в двери просовыватца… А ему, дескать, закрой же ты уже дверь эту ту, о уважаемый… Ну, или иного пошиба слова более крепкие были ему о том сказаны. Ибо дует же, да и тесно и так… Да и, что всем очевидно, - молод ешшо. А тот и взаправду был молод очень, но как на зло был он там отнюдь не случайным товарищем к его же несчастью. А то был брат Димы. Сам же Дима был одним из дискотечников. – Вот это какой был серьезный тогда расклад. А тот тщедушный, молодой этот который, возьми сдуру, да и не то обидься, не то и еще хуже – возьми он да и разозлись словно бы… в общем хватает бутылку он и бросает ея в эту дверь, им же и приоткрытую… и… и попадает аккурат в ноздри Комбату. Комбату нашему!!!?? Во переносицу!
А так, для информации. Это Лису нашему тоже бойцу нос ломали. Но то на втором курсе еще, в новогодние тоже празднества. А, толи он тогда как-то и сам поломался у него, - никто того ведь не помнит же… - тоже ведь были не в шутку спраздновавши. И мало ли, шёл человек, малость устал, стал запнувшимся, упал, чьёрт побьери, очнулся, - гипс уже… - Просто же! Но и за это есть цельная полновесная и отдельная рукопись, коли охота то и ознакомитесь.
Но так…,  чтобы Комбату кто-то бы нос бы задел… - Да никогда же… Тут и кубинцы-то боксеры и негры, и те Комбата оченно недолюбливали по этой части. И даже Хирон, один из наилучших из них, кубинец, боксер и негр так говорил про него: не-е-е, не-не-не, с Аликом я не хочу ниуя драсца, не-не-не ниуя уля… Унио он ошщьень бьет очень сильна и наглухо, и я нихаджщю... ниуя… И он наотрез отказывался спаринговаться, и даже несмотря на то, что в перчатках и по спортивному, по честному то есть, в холле, а не по злобЕ, чего вообще никогда не было. А уже те, кто не знал, или кто не побаивался спаринговаться падали как домино, особенно же если их, таковых бело несколько. А тут нос разбит… И не у кого ни будь там, - у Комбата! – Видать очень по месту пришлась ему та бутылочка, ну а тот и не ожидал, разумеется. В общем молодой этот, брат Димкин «страйка» выбил на раз… первым «шаром» и единственным. Благо же Михалыч его первым из толпы выхватил, не то выудил. Хотя, собственно были бойцы в общем не на столь кровожадные, разве что по растерянности и неосторожности могли бы, конечно и учудить лишнего. А так Михалыч его на своей руке вытянутой в общем-то и уберег от расправы, и повреждений тяжких этим не причинил он ему. Он его только об стену побил малость самую, а потом уже и отпустил по добру по здорову, когда эмоции первые мало-мало развеялись.
Ну, мы с Комбатом, оба проснувшиеся, во порядок себя привели быстренько и даже малость свеклу сгребли в кучечку аккуратненькую. Тут бойцы кто проснулся из тут же валявшихся, кто прибыл из освоясей соседних и снова начали праздновать. А и чего же еще…праздник же. Только Комбат оченно грустный сидел. Самая досада, чего и не уживалось в нем и не укладывалось, что драки-то никакой не было, а нос разбит и самым при том злодейским способом. И это жуть самая. Вот если бы хотя бы драка была б, то и не обидно бы… и по-честному, а тут так, не по-людски как-то. В общем не складывается, и не спокойно ему, и ему сильно не празднично, и не празднуется

1
Да Фис тут, ты понимаешь ли, не удержался, взял как-то да и наружу вырвался.
Фис, и новый год, и сверчок. Или сказ про то, как Фис хотел с бойцами новый год спраздновать.

Эндак… и что вам сказать, дорогие друзья… - это был крайний «новый год» из, в то наисветлейшее время, с нами случившихся. И то-то же он и был, ну до того же хорош. И вот как это все было тогда.
Фис – это нет, не журнал это ФИС, что означало Физкультура и спорт, а это был промеж нас некий товарищ такой. Сергеем Фисенко, значится звали его. И даже из того то любопытно, что проживали мы с ним некогда по соседству, а именно же во соседних комнатах, одного и того ж общежития номер один, нашего же, институтского, в Киеве. На первом курсе то было, о как, соседское то проживание. Мы тогда там вместе с Аликом проживали, который из Новосибирску, с Тёричем нашим с Челябинска и еще одним Игорем, во триста тридцать первом наироскошнейшем нумере. А по соседству значится, Фис этот и жил, вместе со Владом Жаровым, Максом, и Шурой Тертышным из двенадцатой группы. – Вот всё это так точно и было тогда. А Фис занимался гимнастикой. Такой это спортивной гимнастикой, и я очень всегда уважал таковых, т.е. гимнастикой такой занимающихся, хотя я ему об этом и не говорил никогда. Ибо знавал я не понаслышке каково это, когда ты такими труднейшими делами занятый. Большего о них я особенно ничего и сказать не моги пока, а толи больше пока и нечего. Ибо они все учились на первом потоке, не то и втором тоже, а мы на третьем, вместе с Игорем, который из Сатки был. Но, да не в этом дело.
А дело в том, что таки уже когда практически мы все доучились, и чуть ли не стали мы уже инженерами, то вот, в канун праздника новогоднего возьми, да и так скажи этот Фис Зайцу нашему*.
* - Заяц наш – это, конечно же, тот, который и надобно Заяц наш, разлюбезнейший. Еще же точней – это Зайцев свет Игорь Владимирович, он же чистейший и круглый отличник учёбы и он же наш брат-алкаш, то есть Боец… друг и товарищ истинный… с спиртными напитками, то есть борец.
Он ему там это сказал так приблизительно: Тут вот же дело какое, о Заяц. Ходят по свету белому слухи, что де очень интенсивно и празднично празднуют там это… дело…. у вас это… в среде бойцов праздники. И аж до того ж и смешно о том сказывают. И вот я хотел бы во том поучаствовать. И то есть всерьёз чтоб подкрепить эти доводы веские, или же начисто их опровергнуть решительно.
- Нутк… - на что ответил ему это Заяц наш, чуть, а еще скорее не чуть, но вполне себе пьяненький. - Это оно завсегда хорошо, если так это - отвечал ему Заяц наш. И если ты, ко примеру, человеком слывёшь не озлобленным, то завсегда нам такой очень даже товарищ сгодится вполне. Что означало, мол, милости просимо ко нам и прямиком ажно до шалашу нашого. И так же примерно ответил бы любому любой иной наш боец, или алкаш промеж нас в те времена затисавшиеся. И так сказал еще, что у нас без формальностей, без помпезностей и без приглашения. Входные билеты стеклянные, и обо всех иных инсинуациях, как то место и время встречи, мол вас-нас известят дополнительно. Ибо нет на сей счет есчо никой информации, включая и даже мелкий намек на неё оную. Однако есть таки одна ясность ясная, это что чем не больше входных тех билетов, тем оно и завсегда премного радостнее.
И на том они и договорились. И Фис, видимо даже обрадовался. Правда о договоренности этой Заяц, который был наш, забыл, и скорей всего сразу же начисто. А и чего вспоминать, когда двери открыты всегда, а ко хорошему человеку оне и вовсе все настежь распахнутые. Ну, и тем более он даже заикнулся как-то об этом же, и бойцы отозвались вседружно, что это всё, а особливо во части билета стеклянного – правильно, именно, и подобающе. – Товарищ с стеклянными… (если у него это не только глаза таковые) нам завсегда очень мил, как и столь же приятен был.
Шло время и мы потихоньку готовились. Не то, чтобы сильно, но как обычно… готовились. Мы ж постоянно готовились, и частенько вполне были вполне готовыми (читай готовальнями). А именно же – это от всей неуемной и безутешной дури своей. Мы взяли, затарились. Много взяли. Ну, чтобы  потом бы в просак не попасть. Чего никогда не было, не было… (здеся два раза написано, и это не ошибка от невнимательности)  а тута вдруг бы и опять приключилося бы. Ну, не было еще тогда перебоев с спиртными напитками. Но, все-таки так ведь надежнее. И за две недели примерно до праздника мы и затарились. После чего, посидев совсем не долго в ожидании торжества, решили… решились попробовать… по чуть-чуть… А вдруг ненадлежащее качество? А вдруг да там подвох какой ни будь в час столь ответственейший? И мы по чуть-чуть все конечно попробовали. А дня через три примерно, всё, как это ни странно, закончилось. – Мы финишировали за чуть меньше чем две недели до финиша! И мы еще тогда раз затарились, - не с пустыми ж руками встречать праздники?! Снова выждали время некоторое… (пока из магазина шли, пока раздевалися, руки там мыли и т.п.). Ну, и так далее в общем, всё как и обычно, с шутками и прибаутками, организованно-хаотически. А Фис между делом прочувствовал как-то, что Заяц забыл пол него, и он его опять пытает и спрашивает. Мол чего, где и когда намечается? А Заяц ему – мол, нет, не забывчивый я, помню, и сообщу… когда выяснится. А как хошь если, то и айда прямо счас, ибо мы и так все тама уже и того уже, и того-этого, и то есть в празднике, в стадии празднования. И ничего нового я тебе пока не сообщу, ибо же нет на сей счет пока нуваащще никакой информации. И так-то, конечно же, прав был в том Заяц наш, - никто ничего за «где, когда и как» нуващще прямо ну вот ни разу не знал еще. Разминались мы, и мы дегустировали. Жизнь продолжалась, и мы веселились по этому архи важнейшему поводу.
А время шло. И Фис продолжал волноваться. Нет, не то, что, дескать, обманут его, нет… но, мало ли, вдруг да и позабудут, а хочется же… Ну, говорят всякое, а то посмотреть и… убедиться, или же опровергнуть чтоб… Шло время, мы разминались, сминались, затаривались, праздновали, дегустировали, радовались. Фис волновался все чаще, серьезнее, спрашивал Зайца, обычно пьяненького. А тот заверял его, говоря то же самое, просто не было еще никакой, ни малейшей известности. Так происходило аж до самого до тридцать первого до декабря. А уже тридцать первого декабря… А тридцать-то первого декабря оно, аккурат, и случилося всё. Сразу ж скажу, не томить дабы чтоб, что ни с местом, ни с временем, ни еще с чем ни угодно ясности так и не наступило. Она наступила в аккурат, т.е. одновременно с наступлением этой всей ясности, вот это как примерно тогда все и случилось у нас.
Доселе немного аки обычно пьяненькие ровно в пятнадцать часов местного времени стали мы уже праздновать тот самый «новый год» официально, т.е. так это… как это положено, или с размахом, с размахами, с огоньком, по настоящему. Ведь именно в это время начинался новый год на Камчатке, а ведь же были среди нас и камчадалы же. Ну и мы, не камчадалы которые, были им неуемно по этой части идейно сочувствующими. Праздник начинал набирать обороты нормальные.
Фис еще несколько раз поинтересовался, и Заяц, видимо столько же раз заверил его, что опять снова нет этой, чьёрт бы её побъери, ясности. А дальше там Владивосток, потом Сибирь восточная, а потом западная, Иркутск, Новосибирск…. В двадцать два местного спраздновали по Челябинскому, сам-то я же аккурат из Челябинска. И вот, сразу же после Челябинского, решили-таки обзавестись уже и закуской… ибо ж оно ж и пора бы уже. Ну, чтобы для праздника, и когда-то же надо ж уже. А то праздник жеж ведь, а у нас из закуски практически ничего, а то и на много меньше еще, если не считать пива, конечно. В двадцать два и примерно еще минут десять одиннадцатого вышли мы на кухню гурьбой всей не детской своей, с целью, значится, на перекур, ну и заодно обустроить блюдА очень праздничныя… А тут-то, на кухне, на всех двух на плитах и во внутрях тоже их уже всё и у всех доготавливается… уже дотомляется… праздничное в общем благоухание… да такое, что и аппетит аж наворачивается, до того все оно концентрированное. Тут освобождается одна из восьми конфорок и туда прямехонько устремляется наш казан праздничный с не очень-то крупным картофелем, клубни не резанные, ибо возня эта лишняя. И чтобы целебные свойства картошечные в бульон из водопроводной воды целиком состоящий, не переходили бы. И во мундирах она, все по тем же причинам, читай уважительным. И не скажу, что это не контрастировало на этих конфорках с другими блюдами, скажу честно, что контрастировало. Многие заглядывались с удивлением, и со сочувствием они все заглядывались. Но а нас сие смущать вообще не могло. К тому же мы ж уже были вполне даже прилично спраздновавшими. Мы шутили, смеялись. И в ответ на веселые шутки собравшихся решили добавить к блюду праздничному еще и чайник… Ну, чтобы уже было все бы по настоящему. Чтобы уже гулять так уж и гулять… И заварка для него у нас вроде б была еще… да это и не особенно нас как-то заботило.
К двенадцати часам было оченно празднично. Много, весело и хорошо.
И тут…, как назло…, кто-то вдруг и вспомнил про Фиса. А Фис работал тогда в «Сверчке». Сверчок – это диско клуб, танц-пол такой импровизированный, в цоколе нашего же общежития, и он там жокеем орудовал. Эко же и вовремя, а толи поэтому именно за него и упомнили. Ну, и устремились туда, а и чего еще делать-то… Однако, не в однова же этой картошкой в мундирах давиться нам, и тем более она еще и не сварившаяся.

Да... В жизни всякое бывает.

2.
А тут, как-то приходит тот Алик к Юрику, прямиком в комнату во его, в первую, слева от входа да и говорит... А Алик еще же и на гитаре играл хорошо. Он кроме того, что он на Ан-2 летал там вторым в те времена, так он еще и на гитаре играл тогда хорошо тоже. Он еще был и музыкантом, вот это какой из себя был этот Алик из Ан-второй эскадрильи. А Юрик же тоже играл вроде бы, но он музыкантом-то не был как раз. Он был инженером, хотя и летал тогда еще на вертолете как будто бы, на Ми-шестом он летал тогда, на вертолете. Да, это он очень любил тогда летать на вертолете. И вот же как-то добился же он, что в общем-то трудно тогда было, а для инженера так и особенно… Ну, это, чтоб и инженер, и летать… и вот же он полетел… на вертолете… да. А Алику как музыканту, ну до того нравилось, что Юрик этот, хотя и не музыкант, но, он гад такой, умел там промежду двух тактов обычных еще пару тактов вставить своих, не то ударов по струнам ударить… Туда вставить, куда музыкант даже, обычно ударов таких никогда не вставлял. И это Алику жуть просто как очень нравилось, и он по музыкальному так это, по-хорошему восхищался этой способностью Юрика. И вот приходит к Юрику Алик этот и говорит, точнее спрашивает он его, Юрика: А как, мол, тебе моя Ленка, а, Юрик?
- Какая Ленка?
- Ну, из суда, моя Ленка?
- А, из суда Ленка, - отвечает тот, - так и чего «как?» - Ленка как Ленка, - хорошая девушка. А тот не унимается, - и опять снова как да как? Как тебе она и всё такое.
– Я же и говорю тебе – она хорошая девушка, тебе повезло считай, и она при том очень красивая. И они там чаи пьют сидят рюмками, вина стаканами, и о музыке они разговоры вести продолжают. И даже на гитарах трынь-дрынь они делают вместе, и им хорошо, а только Алик опять за своё принимается, - как да чего? – Ленкой своей он снова пристально интересуется.
- Ну, ты же всё видишь сам, - говорит Юрик, - зачем тогда спрашиваешь?
- Ну, ты же был с ней?
- Это моё дело…
- Ну, ведь же она с тобой была?
- Это её дело…
 - Ну, и как там это, ну это вообще, как оно? Там оно это дело у вас? Как тама оно у вас это было-то, а?
 - А это не твоё дело. Тот вроде в обиду словно подался, - мол ты мне не доверяешь, а мы ведь товарищи… и вот играем… А тот ему, - нет же совсем, дело не в этом, - я доверяю, но то только, что меня касаемо, а тут девушка. И я за это вообще никогда и ни с кем не говорю. Никогда. То, что в этом плане промеж двух, должно быть доступно лишь этим двум. И уж никак не трём, или тем более многим, я убежден в этом.
Или так это, вот я хотя и взрослый, но никак в толк не возьму до сих пор, когда вот так добиваются, добиваются, добиваются… - очень ухаживают, а потом бац… и она как-то враз, единовременно словно это ведро помойное… вдруг становится, доступным для всех. А ведь же этого ты добивался же, и при том только что… И вот я как раз и не понимаю как это в ухажере таком уживается. И я не умею так, и умения такого приобресть не желаю. Вроде взрослый я, а не понимаю. Если ведро, тогда зачем ты ухаживал, уговаривал. А как не ведро, то и обращайся нормально ты, оставь себе ты все эти помои твои, и не чеши за зря и почём языком ты своим. Вот и всё.  И поэтому я тебе на сей счет ничего говорить не могу, кроме уже не раз сказанного. – Вообще - это ни чьё дело, - чужое дело – оно же ничьё для чужих, вот и не лезь ты в него… А если будешь настаивать продолжать, то я тебя выгоню. Вот прямо так и сказал.
- Да не, не горячись ты, я ж ведь же разобраться хочу… я ж жеж же ведь по-хорошему. А тут вот же ж ведь дело какое, и я всю расчесал репу свою, и я всё об этом том думаю. – Так-то отношения промежду нас вполне у нас очень нормальные, мы с ней очень даже вполне так это дело…, и мирно живём, обустроились. И мы так это, не особенно-то за дела прошлые и разговариваем, но мне же, черт побъери, интересно. И я как-то очень это дело во душу её разок залез, однажды и… и я её тогда за это дело и спрашиваю. – Кто, - говорю, - тебе в этой общаге (ну, ты понимаешь же да?)(куда я клоню), кто тебе в этой общаге, мол, в старой, запомнился. – Кто самый лучший из них (по этой части)?
- Ага…
- Ну, она, ни в какую…, никак.
- Вот ты и дурак…
- Я еще глубже влезаю тогда, но так… по-хорошему, со всей душой, осторожничая - интересно же мне… Ну, и мы ж не просто же так, там это… туда-сюда, мы же ж уже… словом, близкие же… В общем – выведал. – Она, говорит, - да…, азер один, Нукзар… удивил… - у вас здесь есть где-то такой – чистый бес, говорит, - поразил наповал. Вообще, говорит, непонятно откуда и что, но машина же чистая, не человек, дьявол какой-то. Человек так не может физически (не то физиологически). - Как железный, пила железная, - ужас охватывает. – До того же он меня поразил нечеловеческой своей физикой, но нехорошо поразил, - невозможно, не то до странного, хотя еще верней – аж до страшного. Горячий вроде, а словно холод и лёд во внутрях, - биокиберг какой-то, а не человек совсем, машина железная.
- Ну, что ж, хорошо это… что поразил, и что с того? – это Юрик уже так у Алика спрашивает и интересуется.
- А то, - отвечает Алик ему, что второй кто поразил её, и еще даже на много более чем – это ты, чёрт ты усатый! Вот и пытаю тебя я чего тут и почём? – Может быть мне поразить её тоже хочется. А ты мне тут партизана на допросе выказываешь. – вот еще тоже мне, матрос Железняк.
- Так это тебе у неё тогда и надо было выпытывать…
- Ага, у вас вона дознаешься, - не признается, как и ты. – Еле вытянул только, что плакала. А объяснить что и к чему не могёт… а толи отказывается.
- Ага, да, она плакала, - потому, наверное, что это другое совсем…  она хорошая у тебя, вот она потому только, значит, и плакала… Теперь мало кто может так, мало кто плакать умеет из девушек, я же тебе и говорю, и говорил как раз про то, что она просто хорошая.
- А ты чё тогда, чё ты делал то тогда такого-этакого?
- Так я ж и жалел её… она ж плакала. – Она хорошая, ты ж береги хоть её… Чтобы она от обиды бы никогда бы не плакала… по-хорошему ты с ней, она очень хорошая.
Пытался, пытался еще чего ни будь выудить Алик из Юрика, каких таких чар, или секретов, да всяк, видать бесполезно, всё мимо.
– Вот ты, - говорит ему Юрик, - слышишь ведь эти два такта (удара два в такте) лишние, а другие их просто не слышат… А они, собственно, и не надо же им. Вот и тут так же всё в точности… - и тут точно такое же. – Захочешь – услышишь, захочешь не слышать – не слушаешь. И так и не понял тогда Алик чего этим хотел сказать ему этот его Юрик тот… неимоверно таинственный.
Давно дело было. Во Салехарде во городе. В общаге отряда авиационного, филиала Тюменского тогда еще авиаотряда «ТюменьАвиаТранс». Не знаю…, возможно Ленка эта из суда теперь какая ни будь там Елена, например, Анатольевна, а толи и Дмитриевна даже, или аж Селивёсторовна и возможно она уже судья какая ни будь там мировая, или того еще хуже – судья пошибу суда районного. Алика следов я совершенно не замечал никаких. Как уехал я с севера крайнего, так и забыл совсем за его следы начисто. Летает, наверное, уже КВСом (командир воздушного судна), а толи и не летает уже. – Интересно узнать было бы, а хоть бы и повспоминать. А то и аж на гитаре потрынькать бы с ним, и с полюбившимися ему этими лишними тактами (не то ударами).
И вот если бы встретился нынче мне этот Алик тот, то пожалуй, что так бы ответил ему, вспомнив про то, про ту эту историю – Тут ведь же, дорогущий ж ты мой, главное ведь же не физика, а главное – это… ты понимаешь ли, химия… Вот это как. А не как ни будь там. – Очень просто всё.

13,02,23

Так, если сие интересно кому, подскажу еще раз. – С того, однако, и грустно мне, что ажно слеза всяко аж наворачивается, что интересуется люд и ныне всё больше физикой грубой… а надо бы как раз наоборот, то есть же химией. Или вот так еще тоже – не всё то ценно, что дорого стоит, или наоборот еще раз – стоящее дорогого обычно не ценится.

И, да, ещё, - все имена здесь частично иль полностью до неузнаваемости слегка изменены вымышленно, акромя из суда Ленкиного (не то Алёнкиного), и любые совпадения здесь по этой части прошу считать неуместными, или же грубо-случайными, и не действительными. А во остальном всё по-правдешнему, по-настоящему, или почти что по-честному.

Алёнка из суда, а толи Ленка оттуда же, Алик и Юрик. Или просто история, поскольку вполне даже она историческая. Такая это, авиационно-интимная.

Давненько это было. Работал и жил я тогда в далеком во Салехарде, в исполненном невиданной роскоши городе. Где из домов капитальных, этажностью более двух и до пяти, было их не то три, не то ажно все целых пять, и все каменные, а то есть не абы чаво. Оставшиеся слыли апартаментами чутка пошиба попроще, а именно – типо барак, или барак типовой, одно-двух этажный, с удобством сортира на улице, зато с окнами, с крышей и отоплением аж... А и шутка ли – столица Ямало-Ненецкого округа аж автономного! – не фУхры-мухрЫ! И еще - почти всё считай электрифицировано! О, как!   
На ниве авиации гражданской трудился я, можно сказать живота не жалея, а именно – с огоньком. На той же ниве трудились и оба-два других персонажа настоящей истории, Юрик и Алик. Юрик был инженером, а толи еще и летал даже на вертолете Ми-6, сейчас уже точно не помню. Алик же, точно тогда на Ан-втором вторым летал. Аленка же была из суда девушкой. Она там, вроде бы, кем-то работала. Ну, не судьёй, очевидно, а не то помощником, не то секретарем, точней не могу сказать. Да только звали её все Ленкою из суда, не то из все того же суда Алёнкою звали её, и на этом, пожалуй, пока и хватит с неё.
Ага. И вот жил, значится в этой общаге тип один, очень скрытный такой и не очень людимый какой-то. Такой это странный товарищ, как не от сего мира слегка – не как все. Не то, чтобы он очень людей не любил, но ощущалось ответственно, что он как будто бы избегает их, не открывается, и на дистанции как будто держится, и на контакт идёт с неким трудом, с руки не ест и на свист хвостиком не начинает махать. А, хотя нет, - были друзья у него тут же, и при том лепшие. Это те с коими он обучался когда-то, там, где-то там, в Киеве. И очень они даже спраздновать любили шибко, широко и ответственно так, или как говорится «до талого». Среди же народа ему незнакомого симпатии быстрой он не снискал, или сказать так – в симпатиях малознакомого того народа он еще не располагался. Хотя обхождение с этим народом было всегда уважительное только, и при этом взаимное.
Да и прожил-то всего в этой общаге не долго он до этой истории, хотя, пожалуй, что уже более года почти, не то и всех двух аж. Не то, чтобы странным был он, но… сторонился в общем, словно бы не доверял обществу незнакомому.
Ленка же из суда к обществу этому же напротив была аж чрезмерно доверчивая. Она вообще девицей слыла оченно ласковой, и общества теплотой не пренебрегающей. Наряду с этим была она вполне стройной и даже красивой девушкой. Словом, через доверительность эту её и с легкости этой руки её и такового же и характера, сроднилась общага почти что вся промеж собой. - Так это будто бы называется, - молочной практически стала она всем им там, авиаторам, мать бы их, матерью. Понятно, что руки как раз, и легкость их тут не при чем, а лёгкость нрава её там присутствовала. А толи это только характера мягкость, а толи и еще что-то физиологическое… ну, в общем такое нечто… не очень понятное, хотя и не сложное в общем-то, но загадочное, и интересное. А Юрик как раз не сроднился еще, с роднёю этой, а толи тогда ему и не до того где-то было. Он так это, завсегда как-то в сторонке держался, сторонился он ихнего брата словно бы. И так-то он и вообще людей будто-б побаивался, а девушек так и особенным образом. И еще особенней это красивых девушек.  – Ну, - говорю же вам, - странный товарищ, таинственный. А жил аккурат он во первой комнате роскошного авиационного общежития нашего, года постройки скорей всего доисторического. Йэх, до того же хорошо и сохранилось оно практически в слегка только перекошенном во всех проекциях и местах от жестокого времени существования и не менее сурового климата. Оно деревянное было, обычное, капитальное такое, советское. Крыльцо сикось-накось и на перекосяк простирающееся и на честном слове держащееся. Конёк двускатной крыши был мульти-Горбунок, - змеечкой такой хитровыделанной приосанившийся (ровных-то крыш в местах тех почти и не было). Водица холодная в бочках специальных двухсотлитровых, так как она привозная была, её автоцистерной возили. И вот сортир тоже еще…, правда очень тоже роскошный, без отопленья, зато на улице, на свежем воздухе. Но соединенным все же сортир этот был с общежитием, т.е. не как в старые и отсталые в культурном отношении времена, т.е. чтобы сходить по нужде выходить из общаги нужды особенной не было, хотя и одеться зимой все же стоило. Ибо без одежд оно там не очень-то было… Хотя и с одеждами… там это… поддув всякий… зато ни в жисть не уснёшь, и быстро там все дела эти делались.
Ох, и хорошо ж было…, и хорошо же жилось всем нам там, в том общежитии, ибо весело же.  И вода в рукомойничке завсегда есть, и сортир всяк всегда исправно работает, и ходить же в него не далеко совсем, а все потому как присоединен он ко общежитию самым неимоверно надежным и наикультурнейшим способом – досками и гвоздями. То есть практически в этом же доме, только слегка самую малость на улице.
И вот жил этот тип наш, так это как входишь в общагу, то и налево сразу же, и вот она его первая комната, и он там в ней и жил, значится. И близко к себе он не особо знакомых не подпускал, нет.
А Алик-то, он на Ан-2 самолете летал тогда, на кукурузнике, и уже он-то жил на квартире где-то. И он в общагу-то нашу почти не заходил, разве что иногда только, а то и аж реже ещё. – Роскоши, видать слегка он чурался насыщенной, вот какой это был тогда человек.
Ага. А тут как-то однажды, не то подшутить парни наши решились, не то они там чего-то затеяли, не то подговорили Алёнку они, не то и уговорили её они – я это точно, конечно, не знаю. А только нагрянули они как-то раз всею своею дружной и шумной гурьбой во гости незваные до этого Юрика. А Юрик в комнате в своей первой тогда, аккурат от входа налево жил. И вот они все к нему дружно тогда и нагрянули, прям в эту комнату. Не то посмеяться чтоб, не то подшутить чтобы над ним, не то просто из озорства, ну или из еще каких-то, не очень низменных соображений. А Юрик-то тогда малость побаливал, и жил в однова. Сосед-то его, пенсионер старый, и еще более старый волк и пилот ажно Ли-2 (!) бывший был тогда вроде бы как во отпуске. – Ну, да, - так и есть. Так вот его, соседа того, так-то вообще-то Александром Матросовым звали по паспорту, а называли его за это так это шутейно Матросскиным, и он в отпуске на этот раз находился. А Юрик один проживал, значится, пока этот Матросскин его пребывал где-то на отдыхе. И вот они все к нему и завалились гурьбой всей своей в этой связи. Ну, и там смех, шутки юмору и всё такое, обычное. А он им там, - чай, мол, если угодно, то пейте, там всё найдете… во шкапчике, конфетки там, кружки-ложки, ну и так далее, опять же и рюмки тож там всяк где-то имеются. И он, Юрик-то этот, как оказалось и посмеяться тоже не слабо любил, и даже со чувством юмору был он знаком вполне даже можно сказать что вплотную, а не понаслышке. Он очень даже отчаянно с этим же чувством приличную дружбу водил. Вот только был он немного тогда болезненным, самую малость и неразговорчивым. И все же шутил мало-мало, смеялся, и чай тоже пил, вместе с печеньками с блюдца. А потом он снова залёг к себе, во своё лежбище, и стал лежать там, и снова недомогать слегка, вроде как… Да, так примерно и было. А Ленка возьми, да и присядь там же, к нему, с краешка, на кровать его, и айда, говорит я тебя счас не то почешу за спинку тебе, не то и даже массаж сделаю и тоже запросто. – Ну, тот, как и обычно, слегка стесняясь, ей - делай, мол… И айда тут-же снова дальше грустить…. Он, по всему видать во времена те приболел малость. А она ему его спинку почёсыват, так это заботливо… и старательно.  И, - эх, – говорит, - до чего же и спинка у тебя,  - говорит… такая это… не то красивая, а не то гладкая (точней уже и не помню уже), а толи и ровная (но не шершавая – это уж точно, и не волосистая). А тут как бы само собой те, что чаи пили возьми, да и рассосись все кто куда, а именно же по своим номерам, по норам, по хоромам своим. Ну, а она, значится, оказалась оставшаяся. В общем сроднился Юрик наш, не устоял, видимо, и к молочному братству присоединившимся стал. Н-да… Ну, потом всё дальше шло как и обычно. Жизнь била ключом, как било тем же ключом и веселие. Ключи эти такие – это так-то наше всё это, вот это какие ключи тогда были у нас и они били ключом. Скажу еще, сразу забегая вперед, что не виделись боле ни разу та Ленка со этим Юриком. А он выздоровел, разумеется, и он недомогать перестал вскорости. И он так же продолжал летать на своем вертолете Ми-6, и сторониться людей продолжал как будто бы, малость самую… Так это, словно б дистанцию соблюдал. А еще чуть погодя исчезла и эта Алёнка со глаз всеобщих долой насовсем. Вот так как-то разом взяла и исчезла куда-то. Была, была и вот тебе раз – нету её, нигде нет. Не то чтобы не хватало её, но странно просто – была, была и вот тебе на, - нетути. Как еще чуть позже выяснилось – это Алик её к себе жить и забрал. И стали они с этим Аликом жить-поживать вместе все оба-два да на квартире его. Он, это значится на Ан-2 вторым летает, а она в суде где-то, и тож трудится. А и чего же ещё, - раз уже она из суда, то она там в суде и работает, значится. Она там не то секретаршей, не то помощницей, никто так толком и не знал про неё. Но, уже по крайней мере судьёй она там быть ну никак не могла, - шибко она была хороша для судьи. И не могла она быть там какой ни будь там уборщицей – уж больно она была хороша до неприличия и для уборщицы. - Хорошенькая такая, знаете ли, и видная девушка стройная. Вот.